В одной отдаленной местности жила одинокая старушка. Была она одинокой не по скверности характера, а по возрасту и обстоятельствам. И имя свое вспоминала она редко, так как давно уже не слышала его со стороны. Нет имени у старости.
Утро начиналось звенящей тишиной, и вечер заканчивался гнетущей тишиной. Ночь была бездной вязкой тишины.
Так продолжалось бы вечно, но как-то ночью старушка проснулась от необычного звука. "Хр-р-р... Скр-р-ы..." - раздавалось из-за стены.
На улице вторые сутки буянила погода. Дул ветер и барабанили тяжелые капли осеннего дождя. И еще раздавался этот звук...
Старушка повернулась на другой бок и попыталась вновь заснуть. Но, вот ведь скверность: сон куда-то ушел. Глаза рассматривали темноту, а уши слышали только "Хр-р-р... Скр-р-ы..."
Старушка подошла к окну и долго смотрела сквозь стекло в старый сад, в корявые ветви яблонь с остатками жухлых листьев, и усохших прямо на ветках яблок.
- Надо бы утром найти ветку, которая трется по стене дома, - подумала она. Но скрип становился все настойчивее. Старушка пробормотала что-то приличествующее моменту, натянула старый плащ, калоши, и вышла в темноту. Под ногами хрустели обломанные ветки, выворачивались из земли невесть откуда взявшиеся камни... Старушка бормотала все более неприличествующие обстоятельствам и ее статусу слова. Минут двадцать она наощупь находила древесные ветки, которые могли производить странный шум, и безжалостно обламывала их.
Когда она вернулась в дом, мерзкий скрип из-за стены прекратился. Но исчез и сон. Уже забрезжил рассвет, когда старушка окончательно согрелась и забылась в дреме.
И пришел к ней во сне ее сын. Не тот помятый и лысый старый дядька, который изредка наведывается в ее дом отпраздновать очередной или внеочередной праздник. Они сидят молча друг перед другом. Он грызет огурец из кадушки за дверью. Она вглядывается в его черты: куда делись, ставшие водянистыми, голубые глаза? Куда делись мягкие вьющиеся волосенки, которым завидовали все девчонки округи? Откуда на смену звонкому детскому голоску пришел хриплый прокуренный невнятный говорок?
Во сне вокруг старушки бегал ее маленький сынок. Он заливался рассыпчатым смехом, совал ей в руки любимый свой жестяной грузовик, лопотал какую-то милую детскую ерунду, тыкался ей в лицо своими кудряшками.
И пришло старушке во сне счастье. Она сама - молодая и стройная - бегала по светлой комнате за сыночком, хлопала в ладоши, подзадоривая чадо... Она подбрасывала его в воздух, ловила, прижимала к груди и нежно целовала лучшее из того, что она сделала в своей жизни. Сынок изворачивался и повизгивал от деланного ужаса.
Ужас пришел в следующее мгновенье: старушка подбросила во сне сына к потолку, и он проскочил между ее руками. Сердце старушки затрепыхалось. Она широко раскрыла глаза и обмерла: перед ее лицом на подушке, мелко подрагивая вибрисами усов, сидел мышонок. Он не был домовым. Темная полоса по рыжей спинке говорила о том, что непогода загнала в дом полевую мышь.
Еще секунду в доме висела привычная тишина. Затем старушка закричала. На исходе крика у нее вырвалась фраза: «Ах ты, сво..." На большее воздуха не хватило.
Но дело было сделано: у мыши появилось имя.
Потом в нее полетели дары волхвов: вчерашняя газета, клубок ниток, тряпка для пыли, дырявый валенок, три разного цвета носка... Сво давно спряталась в какой-то щели под кроватью, а предметы сельского быта продолжали летать по квартире.
Наконец старушка выбилась из сил и пошла пить утренний чай. Она прихлебывала его из старой чашки и косила глаза в угол комнаты, в котором по ее мнению должен был появиться неожиданный квартирант. Или квартирантка?
Последующие несколько часов старушка пыталась приводить квартиру в порядок. Скажите, на уборку столько времени не нужно? А как бы вы поступали, если бы в момент окончания уборки из какого-нибудь угла раздавался подозрительный шорох? Только что упорядоченные вещи вновь взлетали в воздух и неслись в сторону странных звуков.
Вся последующая неделя была занята борьбой со зверьком. Старушка занималась расковыриванием щелей на стыке пола и стен. Делала она это кочергой в надежде на то, что мышь сидит возле норки и ждет, пока кочерга нанесет ей повреждения несовместимые с жизнью. Затем старушка столь же целеустремленно разводила цементный раствор и забрасывала его в ею же созданные норки. Каждый бросок цемента сопровождался смачным шлепком и фразой: "Ах ты, Сво!"
Цементные работы и более молодого человека могут умотать. Старушка заканчивала работу совершенно разбитой, но удовлетворенной.
А ночью маленькие лапки продолжали грохотать по деревянным полам. Маленькая Сво выходила на охоту.
Старушка приносила в дом соседских кошек. Те бродили по дому, осматривали углы. Тех из них, которые первым делом лезли на стол в поисках более цивилизованной пищи, чем мыши, старушка даже не возвращала хозяевам, а безжалостно вышвыривала за дверь дома. Мол, коль так они умны, то и дорогу домой найдут.
Один из самых авторитетных сельских котов-мышеловов - Мигель, поначалу проявил себя с хорошей стороны. Он обошел все стратегически важные точки, полежал, постукивая хвостом возле угла, в который старушка чаще всего швыряла свой валенок... Но как только потух свет, со стороны печи раздались звуки, подобные урчанию маленького аквариумного компрессора. Утром Мигель спрыгнул с остывшей печи, поочередно вытянул правую и левую задние лапы, и с хозяйской озабоченностью стал посматривать то на пустую плошку для молока, то на старушку.
Этот кот также прошел начальную полетную подготовку.
Очередная кошка была помоешного вида. Старушка мыслила логически: дворовая кошка должна кормить себя сама. Значит, шансы на успех были высокими.
У кошки были испуганные глаза. Жизнь на улице заставляет быть осторожным. Опасения кошки не были напрасными. Старушка в двух теплых водах выстирала кошку, которая вначале продемонстрировала старушке свои когти, потом невероятно острые ребра, а затем и невероятно гнусное, и жалобное мяуканье.
Мокрая после стирки кошка тряслась в углу, издавая грохот костей. Старушка даже устыдилась суровости своего поступка и налила в плошку теплого молока. Кошка восприняла этот жест, как еще один подвох, и не притронулась к угощению. Всю ночь она просидела в своем углу, пытаясь создать на своей шерсти приличный для помоешной кошки художественный беспорядок. Глаза ее страшно светились во тьме. А в моменты, когда Сво выходила поесть, глаза округлялись до невозможности, и, судя по движению, кошка пытались вжаться в угол и размазаться по стенке.
Утром, оставив в разных очевидных местах в знак глубокой благодарности за гостеприимство, несколько поносных пятен, кошка протиснулась в форточную щель и навсегда исчезла.
Сво не отличалась сообразительностью. Полевая мышь продолжала в доме свою полевую жизнь. Она была уверена, что в случае опасности нужно не бежать, а сжиматься в комок. Так она всегда делала между коряжек, сухостоя и травы. Там - на природе - темная полоса на спинке расчленяла ее силуэт, и делал невидимым зверька.
В доме же этот навык был бесполезным, странным и смертельно опасным. Несколько раз старушка заставала Сво врасплох, смотрела на свернутое в комок тельце, стыдилась своего стратегического преимущества и легонько толкала мышь веником или носком тапка. Когда Сво сбегала в сторону убежища, старушка вспоминала о паритете, топала ногами, и бросала в сторону мыши газеты, тряпки, валенки и сердитые окрики: "Ах ты, Сво!".
В этот момент старушка очень жалела об упущенной возможности. Но когда в очередной раз видела сжатый от страха комочек жизни, то не могла поднять на него свою тяжелую руку.
Сын принес ей кучку мышеловок, и, хрустя огурцом из кадки за дверью, наблюдал, как мать заряжает ловушки кусочками хлеба, смоченного в подсолнечном масле. Мышеловки самостоятельно срабатывали, чем вызывали очередную порцию: «Ах ты, сво..."
Следующие три ночи старушка просыпалась от громких щелчков. Мыши в ловушках не было. Наживки - тоже. На четвертое утро старушка обнаружила на одной из сработавших мышеловок крохотную капельку крови. Она собрала все мышеловки и бросила их в том же направлении, в котором она бросала кошек. Некоторые мышеловки срабатывали уже после падения.
В сельской местности развлечений мало. После бразильских и мексиканских сериалов наибольшие страсти кипят вокруг частной жизни соплеменников. Естественно, вскорости весь поселок обсуждал борьбу старушки с мышью. Поговаривали, что это - мутант с невероятно развитым мозгом. Говорили, что мутант умеет гипнотизировать кошек, обходить самые умные ловушки и прогрызать стальную сетку-рабицу.
В четверг перед обедом старушка услышала истошный крик с улицы: "Егорьевна-а-а-а!.. Егорьевна-а-а-а!!!"
За калиткой стояла соседка Груня. Вид ее был довольный, если не сказать, что торжествующий.
- Во. Привезла тебе из района, - отрапортовала Груня, протягивая старушке полиэтиленовую бутылку с чем-то коричневым и вязким.
- Это чо? Мед? У меня своего фляга полная.
- Какой мед? Это клей для твоего мыша.
- Дык, он у меня не дырявый, - мелко расхохоталась старушка.
- Бог с тобой, Егорьевна. Этот клей заместо мышеловки. Помажь кусочки фанерки, поклади их перед норками и жди. Всенепременно твой мышь на них прилипнет!
- А что потом с ним делать?
- Да, прихлопни... Или утопи...
С тяжелым сердцем старушка раскладывала дощечки с клеем во все углы, в которые она до того швыряла валенки. Не по-божески как-то тварь живую на клей сажать.
Не засыпала она в тот вечер долго. А ночью во сне пришла к ней Сво, сидящая на дощечке с клеем. И слезы на мышиных глазах были крупнее самих глаз.
Подскочила старушка с кровати, и как была босяком, так и побежала по холодному полу к заветным углам. Заглядывала она со страхом на лоснящиеся от клея дощечки, и только причитала облегченно: "Фу ты, прости Господи, Сво...".
Когда вся груда пустых дощечек была собрана на газетку, старушка обула старые калоши и вынесла свой клейкий груз на улицу - на груду мышеловок.
Старушка облегченно вздохнула, выключила свет и легла спать. Но каждый час она просыпалась со страшной мыслью, что в каком-то углу еще завалялась липкая дощечка.
Весна наступала неохотно. Вслед за оттепелью шли холодные дожди, покрывающие все вокруг ледяной коркой. Потом снова выходило солнце, синицы маленькими ножовками пилили свои весенние песни, в воздухе появлялся запах листового тлена, который заставлял думать о жизни.
Старушка стояла у открытой двери и пыталась надышаться запахом солнца. На улице все еще было прохладно. Рыхлый снег в сугробах грозил продержаться еще недели полторы. Мимо пробежала помоешная кошка со злыми глазами. Глаза у нее были впереди. Позади к ней приклеелась дощечка с мышиным клеем.
За спиной старушки по квартире бегала Сво. Она тоже принюхивалась к весенним запахам.
По улице шел старик с котомкой. Он шел осторожно, стараясь не наступать в лужи, но и не проваливаться в грязный снег. Он не был похож на бродягу. Нечастые волосы давно не стриглись, но были расчесаны и аккуратно уложены. Старое пальто давно просилось на покой, но не было засалено бродяжьими углами и пятнами от случайных трапез.
Старик поймал взгляд старушки и уверенно подошел к калитке. Поздоровался, но не упомянул, что "сами мы не местные". Просто попросил напиться.
Старушка пошла за водой, вернулась с чашкой и, неожиданно для себя, позвала старика в дом. Она так и не отдала ему воду, скрылась на кухне, пошуршала несколько минут и вышла с расписной чашкой, чайником, миской с печеньем и малинишным вареньем.
Старик пил чай неторопливо. Не заискивался и не расшаркивался, когда брал очередную печенюшку или ложку варенья. Он ел и молчал, время от времени стреляя глазами в сторону быстрых шорохов Сво.
А старушку как будто прорвало. Ее никто не спрашивал, а она говорила и говорила об осенней ночи и страшном скрежете, об усатой мордашке на подушке, обо всех котах и кошках, о мышеловках и валенке, о сыне и мышином клее...
Старик закончил еду и первый раз открыл рот для слов.
- Так ты не можешь избавиться от мыша? А хочешь?
Старушка уже не была уверена. Она с детства знала, что мыши в доме - плохо...
- Наверно...
Старик сгреб со стола крошки от печенья, сомкнул свою морщинистую руку в кулак, что-то прошептал в него. Потом обошел комнату по кругу, вышел в коридор, забросил на плечо, котомку, вышел за дверь, разжал кулак, сдул с ладони крошки и ушел не оглядываясь...
Впервые за долгое время в дом старушки пришла тишина. Впервые старушка легла спать так рано. И заснула… И спала как ребенок, счастливо улыбаясь во сне…
А глубоко ночью она проснулась от страха, который принесла липкая тишина. Из дома ушло шуршание и тихий топот когтистых лапок. Может быть, весенний воздух позвал Сво в поля? Может, ее исчезновение было случайностью, а приход старика – совпадением? Но откуда пришла эта тоска?
Старушка села на кровать и заплакала: «Сво… Где ты, Сво?... Ах ты, сво…»
