Хроники
   Жакко

Волков с готовностью натянул кожаные глубокие блюдца на уши. Стало интереснее вдвойне. Экипаж готовился к взлету, раздавались четкие команды и доклады пилотов, согласно и даже как-то заботливо отвечал диспетчер. Слышно было хорошо.

— Я семьдесят седьмой, винты на упоре, курсовая согласована, рули опробованы, разрешите взлет!
— Семьдесят седьмой, взлет разрешаю, — отозвался диспетчер.
— Загружаю винты внешние... внутренние...

Двигатели, выведенные на режим максимальной тяги, басовито и угрожающе загудели. Самолет затрясся от шасси до кончика киля, противно завибрировали все металлические части. Заплакала, казалось, каждая заклепка. "Ну вот, а пилот говорил — самолет новый! Сейчас превратимся в кучу металлолома и раскатимся по полосе до последней гайки", — мелькнуло у Волкова. В кабине летчиков кружились обычные комнатные мухи, залетевшие сюда во время погрузки. "С нами поедут, — успокоился Волков, — на Балхаш. Они там, возможно, еще не были".

— Внешние и внутренние винты загружены. Лампы готовности автофлюгера горят! — доложил бортовой техник.
— Экипаж! — прямо-таки весело проговорил командир корабля. — Взлетаем! Фары включить! РУД** держать!

Самолет, стронутый со стояночного тормоза, словно на секунду задумавшись, начал разбег. Глухо забарабанили — бум-бум-бум — швы бетонки взлетно-посадочной полосы под всеми десятью пневматиками шасси.

— Скорость сто пятьдесят, — бесстрастно начал отсчитывать штурман, — скорость сто восемьдесят...
— Взлет продолжаем! — бодро подтвердил командир, услышав о достижении скорости принятия решения.

Волков, привстав от любопытства на носки, с волнением всматривался вперед. Самолет стремительно бежал по бетонке. Ровно гудели двигатели. Доносился свист винтов. Впереди уже виднелся конец взлетно-посадочной полосы, однако машина все еще не взлетала.

"А может, все-таки перегрузили мы самолет? — мелькнуло у Волкова. — Может, там больше десяти тонн?" Воображение услужливо нарисовало картину: с разгона, со всего маху, так и не взлетев, они врезаются в расположенное недалеко от взлетно-посадочной полосы болото.

"Вы безответственный офицер! — громовыми раскатами прозвучал откуда-то с небес голос начальника политотдела генерала Квасова. — Ему доверили! Родина и партия отправили его в полет! А он отличился — дерьма с собой всякого набрал столько, что четыре могучих советских двигателя его хлам поднять не смогли!!!"

— Скорость двести десять! — продолжал считать штурман, и в этот момент Волков почувствовал, как нос самолета приподнимается.
— Скорость двести сорок...

И многотонная машина наконец-то оторвалась от земли почти в самом конце полосы.

— Самолет в воздухе! — объявил штурман.

Аппарат "тяжелее воздуха", изготовленный из стали, дюралюминия, резины и стекла, в сотню с лишним тонн взлетного веса, заполненный по пробки авиационным керосином, загруженный дровами, консервами, металлическими печками, палатками, досками и многим другим имуществом, несколькими десятками людей разного возраста, характера и настроения, в полном соответствии с законами физики (хотя иногда кажется, что вопреки им) взвился в воздух и направился навстречу неизбежной для всех судьбе.

— Шасси убрать! — скомандовал командир.
— Шасси убрано, створки закрыты, кран нейтрально, законтрен! — не заставил себя ждать доклад.

"Летим, бляха-муха!"

— В грузовом отсеке все нормально, груз в норме! — доложил борттехник.

"Груз — это я со своим дивизионом и всеми шмотками", — подумал Волков.

— Семьдесят седьмой, — донесся голос диспетчера, оставшегося уже далеко позади, — вам эшелон полторы тысячи, отворот вправо девяносто!

Внизу, прикрываясь мелкими облаками, удивительно напоминавшими выпущенный из подушки пух, а также дымкой и небольшим туманом, осталась земля. Смотреть было больше не на что. Самолет, натруженно гудя, круто лез в облака. Летчики, переговариваясь между собой и с землей, напряженно вглядывались в показания приборов.

"Вот это настоящая мужская работа!" — с уважением подумал про экипаж Волков. Возвратив наушники, он вернулся в грузовой отсек. Половина бойцов уже спала. В "уазике", закрепленном цепями, на заднем сиденье расположились Черепанов, Чернов и Витченко. Их, видимо, забавляло обстоятельство — лететь на самолете и одновременно находиться в обычном армейском "уазике". Витченко, размахивая руками, что-то азартно доказывал, Черепанов с интересом слушал, а Чернов, как обычно, сидел с безразличным ко всему лицом.

Волков, приоткрыв дверь, протиснулся на переднее сиденье.

— ...а что такое Бородинское сражение у Льва Толстого? — продолжал Витченко. — Это описание боя глазами командира взвода, не более. Это заметно по его непониманию функций штаба. О штабе и штабных операторах он вообще пишет только отрицательно, у него в романе слово "штабной" в качестве ругательства. Да и роль командующих противоборствующих сторон нарисована настолько схематично, что сразу видно — вранье, все не так, личная точка зрения товарища Льва Толстого. Один, видишь ли, только и делал, что мешал своим войскам воевать. Другой — то курицу жрал, то храпел, а дело якобы шло своим чередом, что тоже сомнительно. Толстой в своей военной карьере дальше взвода, скажем так, не продвинулся. А если бы продвинулся, то, наверное, ничего бы и не написал — просто не было бы времени, — все бы ушло в службу. И вообще, многие писатели века прошлого, да и нынешнего, были офицерами, но занимали в основном первичные должности, поэтому описания боев и сражений, которые они после себя оставили, — это взгляд из окопа и не более того.
— Во дает, на графа Толстого замахнулся! — хмыкнул Черепанов.
— Я не на графа лично, бог с ним, с графом. Я пытаюсь разобраться!
— Ну, Толстой все-таки...
— Ну и что? Народ им прямо в электричках зачитывается до обалдения? У каждого — в качестве настольной книги? А потом, я же не лезу в его описания любовных сцен и философские размышления — в этом я не силен. Я критикую его в рамках занимаемой должности — как военный военного. Многие наши беды произрастают именно из его оценки Бородинского сражения. Ведь что на самом деле было — русская армия понесла в два раза большие потери, в основном из-за негодного оперативного построения, оставила занимаемые позиции и отошла к Можайску. Ну, скажи, пожалуйста, как это называется — позиции не удержали, народ положили, ни одной задачи не решили — и победа? Надо определенное бесстыдство иметь, чтобы выдавать это за победу. Но до сих пор успешно выдают. И вот в чем опасность такой точки зрения: плевать, что половину армии положили, Москву сдали, а вот, видите ли, руку более сильных духом наложили на противника. А нельзя ли было эту же самую руку наложить с меньшими потерями? Мне кажется, именно с этого времени в нашей армии и перестали с потерями считаться. Зато — более сильные духом! И вообще, Бородинское сражение не является чем-то выдающимся с точки зрения оперативного искусства. Так, заурядный обмен кровопролитными фронтальными ударами, причем нападающая сторона, заметьте, понесла меньшие потери. Вот умиляются Багратионом, храбрец... Храбрец, не спорю, но, к сожалению, не более того. Для генерала это мало. Генералу башка нужна больше других предметов, а не только шашкой махать. Ну, что ты, Гриня, обо всем этом думаешь?

— Пожалуй, я соглашусь с тобой, а то все равно не отстанешь, — зевнул Чернов.
— Нет, ты скажи, прав я или не прав.
— Не знаю.
— Как же ты не знаешь? В одних академиях учились, одни и те же книги читали!
— Читать-то читали. Только я их читал... не очень внимательно. Мое дело — мультивибраторы, триггеры... Остального не желаю знать. Я инженер по радиотехнике и должен этим заниматься, а не забивать ячейки памяти в голове разной хреновиной и не рассуждать о каких-то вишневых садах, понял? Давай, лучше поедим сальца...
— Чурбан ты, Гриня, вот что я тебе скажу.
— Согласен. Режь сало.
В тишине (если не считать мерного гудения четырех турбовинтовых двигателей) все всласть пожевали сала с черным хлебом.
— Есть надо много, но часто, — глубокомысленно заметил Чернов.
— Наша трапеза напоминает мне картинку-загадку — что забыл нарисовать художник? — со значением взглянул на всех Витченко. Чернов и Черепанов вопросительно уставились на Волкова.
— Но-но! Ни в коем случае! — сказал Волков. — И не думайте об этом. Будет лучше и легче. Вы лучше поспите.

Капитаны и в самом деле вскоре задремали. Расстелив матрас возле машины, прилег и Волков.

От многочасового рокота двигателей, вибрации и разреженного воздуха все порядком одурели. Что только не делали, чтобы скоротать время, — спали, несколько раз ели, расписывали "пульку", рассказали, наверное, все занимательные истории из жизни, а конца полету все не было видно.

— Теперь на собственной заднице чувствуешь, что такое один боевой вылет дальнего стратегического бомбардировщика: много часов скуки и две минуты ужаса в районе цели, — заметил, зевая, Волков.
— Ничего, — успокоил его Чернов, сейчас сядем, так закрутит, что потом не раз и не два будешь вспоминать — чего это мне не летелось, чего не лежалось? Не в гости на блины едем, а пахать. Еще неизвестно, чем все кончится...
— Типун тебе на язык, — возмутился Витченко, — нормально все будет, не каркай.

В это время летчики сбросили газ и резко пошли на снижение. Как старшему на борту, Волкову дали картонку, где было указано расчетное время посадки и температура воздуха на аэродроме Камбала.

— Тепло! — объявил Волков. — Всего-то тридцать восемь градусов.

Между тем самолет не столько снижался, сколько стремительно, камнем, падал вниз.

— Ну что это такое, — делая частые глотательные движения, проговорил побледневший Витченко, — дрова, что ли, везут? Каких-никаких, а все же людей... Мы ж не космонавты!
— Это у нашего командира после Афганистана, — пояснил находящийся рядом борттехник по авиационно-десантному оборудованию, — то камнем снижается, то на посадку чуть ли не поперек полосы заходит. Его товарища в Кабуле сожгли — садился точно по правилам, по науке.
— Здесь-то никто не стреляет!
— Ничего, — спокойно сказал техник — целее будем.

Волков прильнул к иллюминатору. Под крыльями самолета стелилась казахская степь, освещенная косыми лучами уже заходящего солнца. Преобладающие цвета летом в Бетпак-Дале — желтый и коричневый, а также самые их разнообразные сочетания и оттенки. Зимой в этих краях царство только двух цветов — черного и белого. Для зимнего времени обычны сорок градусов мороза, злой пронизывающий ветер, бураны. А летом удушливая, сводящая с ума жара, когда можно получить ожог средней тяжести, неосторожно прикоснувшись к автомобильной дверце. Температура воздуха что зимой, что летом — в среднем сорок градусов. Меняется только знак. Летом — пыль. Марево. Тишина. Безлюдье. Полное отсутствие воды, дорог и населенных пунктов. Огромная луна, все заливающая призрачным светом, и прохлада ночью. Беспощадное солнце днем.

Время в полупустыне Бетпак-Дала остановлено. За последние пять тысяч лет тут ничего не произошло и не изменилось. О цивилизации говорит только раскинувшаяся на многие тысячи гектаров страна Полигония, она же официально именуемая Государственным научно-исследовательским полигоном. Здесь же разместился и учебный центр боевого применения зенитных ракетных войск, куда держал путь Волков со товарищи.

Самое ходовое слово в этих краях — "площадка". Площадки нумеруются или же им присваиваются условные наименования — "Ландыш-3", "Тюльпан-2". Самый распространенный и многочисленный тип названий — "балхаши". На площадках, как правило, прямо на грунте, без всякого инженерного оборудования размещены радиолокационные комплексы, системы автоматизированного управления или зенитные ракетные комплексы одного из типов. Все полигонные воспоминания офицера-ракетчика начинаются с номера площадки: "Выполняли мы в тот год плановую стрельбу с "Балхаша-25"...

Собеседник задает уточняющий вопрос: "А КП вашей бригады где был?" — "Да на Дунае втором"". — "А, ну тогда понятно!"

Еще одно полигонное словцо — "точка". "Точками" называют места запуска ракет-мишеней. Они характеризуются удаленностью и азимутом пуска мишени. В период подготовки к выполнению стрельб на прибывшие части иногда возлагается своего рода барщина — завезти ракеты-мишени на точки. Если приходится везти мишени на самые дальние точки, продукты и горючее берут, исходя из пяти суток пути. Когда экспедиция добирается до богом забытых стартовых столов, им навстречу с гиканьем выбегают немытые, нечесаные и небритые аборигены — команды по запуску мишеней. Служба на полигоне всегда нелегка, но вдвойне и втройне она тяжелей на удаленных площадках и точках, где от недостатка воды часто возникает педикулез (вшивость), разнообразные кожные заболевания, а о расстройствах желудочно-кишечного тракта нечего и говорить, его расстройство на полигоне — норма жизни. Дикие, зверские нравы на точках — явление самое обычное.

Между тем в иллюминаторах "Ан-12" замелькали ряды самолетов специальной авиационной дивизии, обеспечивающей разнообразную деятельность полигона. Машин было много, стояли они на стоянках колесо к колесу. Через секунду шасси прилетевшего с далекого Севера самолета дробно застучали по полосе.

— Посадка! Прибыли! Кончай ночевать! Хватай мешки — вокзал отходит! — оживленно загалдели в грузовом отсеке бойцы.
Самолет зарулил на стоянку. Разверзлась пасть грузового люка. Разгрузилось волковское воинство еще быстрее, чем погрузилось, в считанные минуты освободив самолет от своего скарба.
— А где командир корабля? — поинтересовался Волков у экипажа. — Это же рыцарь железного мочевого пузыря, за девять с половиной часов ни разу не встал со своего места!
— Где же ему быть? Сидит еще на своем командирском месте, — ответил кто-то из экипажа.
Волков подошел к носу самолета и легонько постучал ладонью по обшивке. Командир корабля, без наушников, но в белом подшлемнике, напоминавшем головной убор патриарха, поднял голову и слегка наклонился к открытой боковой форточке кабины.
— Насчет пузыря уже слышал, — кивнул он Волкову. — Говорят, Чкалов когда-то сказал: "Эпоха героизма в авиации закончилась, когда самолет оборудовали туалетом". Ну, пехота, какие проблемы?
— Да нет пока проблем, все проблемы еще впереди, — ответил Волков и добавил: — Я попрощаться пришел.
— Давай, капитан, удачи тебе! Ты, самое главное, не забывай — на капитанах вся армия, авиация и флот держатся. И звезд на погонах — больше уже столько никогда не будет. Капитан всему голова, самый опытный офицер, он и к людям близко стоит, и в технике еще разбирается. А с майора уже начинается отрыв от масс. Так что держи марку нашего звания!
— Постараюсь, — растрогался Волков и помахал пилоту рукой. — Счастливо!

Последующие трое суток регламентных работ превратились для Волкова в какой-то один сплошной длинный день-ночь, когда трудно было сказать, что уже закончилось, а что еще не начиналось. Отчетливо отложились в памяти лишь некоторые эпизоды-кадры, например беседа неразлучных Витченко с Черновым, поздним вечером сидящих на ящиках возле палаток. Ночью в степи чернильная тьма, вытянутой руки не рассмотреть. Присутствие капитанов угадывалось по огонькам сигарет и негромкому обмену мнениями.

— Ты знаешь, Гриня, — попыхивая сигареткой, говорил Витченко, — посреди этой голодной степи, Бетпак-Дала называемой, странные на меня мыслишки накатывают. Ведь тут, если идти на все четыре стороны, можно две тысячи километров пройти и живого человека не встретить. Ветрище, перекати-поле куда-то наяривают — тоска и ничего больше. Местность унылая до безобразия — поневоле понимаешь, что такое Восток в общем и Центральная Азия в частности. Я почти физически ощущаю, как давит на меня это пространство. Сразу становится ясным и понятным — не могла, ну, не могла здесь зародиться культура, подобная европейской. Как тут можно строить города и дороги? Проще и экономичнее построить мост до Луны. Кроме кочевого скотоводства, зародиться тут ничего не могло. Посреди этого пространства хочется только одного: натянуть на табуретку две струны, выпить литр самогона, забренчать на этой табуретке, запеть заунывную песню и скакать три дня без передыху. И эта музыка, бесконечное дергание одной струны — отсюда же, от степи, песка и ветра. Бах и Моцарт появиться тут, хоть тресни, не могли. Что ты, Гриня, думаешь по этому поводу?

— Выпить литр самогону и вскочить на коня? Не пробовал, — без всякого выражения проговорил Чернов.
— Вот чурбан, нет в тебе остроты восприятия действительности, — вздохнул Витченко. — Скучный и неинтересный ты человек, бревно ты!

Чернов ничего не ответил.

В один из дней приехал на площадку начальник зенитных ракетных войск отдельной армии ПВО генерал-майор Давыдов, примчался на "уазике", таща за собой здоровенный хвост пыли. Давыдов в армии слыл за сноба, но вместе с тем его и уважали. Несмотря на холодную неприступность, на людей не кричал, подчиненных не унижал, ногами не топтал, хребты никому не ломал.

Кривя холеное горбоносое лицо, генерал с сомнением огляделся.

— Что у тебя, Волков, докладывай, только суть, без вводной части, — холодно начал он.
Волков доложил: комплекс на площадке неплохой, хороший контур наведения. Регламентные работы идут по плану. Проблемы — дизтопливо нерегулярно завозят и воду. Хлеба хорошо бы свежего подкинуть. А так все в норме.
— Как люди? Подготовка, настроение?
— Да не должны подгадить.
— Смотри, Волков, я на тебя надеюсь. Полагаю, звание лучшего стреляющего нашей армии тебе присвоили не за красивые глаза. Жду от тебя успеха. — И генерал пожал руку Волкову.

В это время открылась дверь аппаратной кабины и в проеме показался Витченко — в полевой форме, но без портупеи, и в фиолетовых спортивных тапочках за шесть рублей.

Витченко с Давыдовым обменялись длительными взглядами, пристальность которых явно превышала простое любопытство. Давыдов еле уловимо кивнул. Витченко в ответ чуть наклонил голову.

Проводив Давыдова до машины, Волков вернулся на пятачок — небольшой кусок земли между кабинами станции наведения.

Витченко, глубоко задумавшись, сидел на ступеньках кабины, курил и пускал дым кольцами, на что был великий мастер.

— Что, Петр Тимофеевич, пригорюнился? — Волков присел рядом.
— Да так, былое и думы, встреча с прошлым, — отозвался Витченко.
— Где ты встретился с прошлым-то?
— Да только что уехало прошлое. И несостоявшееся счастливое будущее...
— Вы что, знакомы?
— В академии в одной группе учились, — кивнул Витченко, продолжая пускать кольца.
— Вот это да, я не знал! — поразился Волков.

Уж очень это было несовместимо — холеный генерал-аристократ и лысоватый, съежившийся от жизненных ветров Витченко с внешностью далеко не лучшего представителя класса-гегемона.

Витченко мельком глянул на Волкова. Без особых усилий прочитал отразившиеся на его лице мысли и впечатления. Ухмыльнулся:

— Что, не похожи: молодой генерал и такого же возраста, но обтрепанный и обслюнявленный жизнью капитан, фиолетовый алкоголик? И ведь что интересно, в сорок лет капитан — это уже дедушка, а в сорок лет генерал — шаловливый юноша. Забавно, а?
Волков промолчал.
— Мы учились с Давыдом в одной группе, — пустил очередное кольцо Витченко. Ему, видимо, хотелось поговорить и немного отдохнуть от зеленого экрана осциллографа. — Как ученик он был не из лучших. Парень неглупый, но не более того. Не сверкал ничем, и все-таки одна примечательная черта у него была — он никогда не упускал предоставлявшейся ему возможности. Мы-то, балбесы, думали: жизнь длинная, все успеем. Черта лысого! Если ты не выпил кружку пива, ее выпьет кто-нибудь другой. Мы жили в расчете на тысячу счастливых случаев впереди, а на деле — увы... Кто не успел — тот, извините, опоздал. Вот, к примеру. За бои в Египте в семидесятом году меня представили к ордену Красного Знамени. Наш дивизион тогда, как-никак, три самолета сбил, а это уже много. Командиру Героя дали. На моем-то месте, казалось, надо было сидеть тихо и ждать. Так нет же! Нажрались с техником Петькой Молотковым, и я на глазах у главного в Египте военного советника упал в плавательный бассейн. Какой к чертям собачьим орден после этого! А вот Давыд в своей жизни ни одной возможности не упустил. И правильно сделал!

Витченко помолчал, попыхивая папироской "Север", потом добавил:

— Но это я так, больше от зависти. Мужик он неплохой. Неподлый, во всяком случае. Это уже, по нашим-то временам, и так немало.
Окурок полетел в двухсотлитровую бочку, закопанную на три четверти в песок.
— Ну, я пошел электроны гонять, — вздохнул Витченко и полез в полумрак кабины, откуда разило жарой, как от мартена. На ступеньках он крикнул бойцу в глубину кабины: — Булашов, такой-сякой!.. Тащи осциллограф медлительных процессов! Переходные будем проверять. Мухой лети! Да ты не помер там от жары, родной ты мой?..

Волков, не дослушав, полез в кабину управления, где похожий на цыгана старший лейтенант Мазин, весь опутанный "концами", сидел возле автоматизированного прибора пуска. Мазин делал одну из самых важных проверок на приборе пуска и даже не повернул головы в сторону вошедшего командира.

Все остальное из этих трех дней — непрерывная настройка техники, гул аппаратуры и треск дизелей, устранение неисправностей, редкие перерывы на нехитрую скудноватую еду и короткий сон, когда спишь, словно провалившись в черную дыру. И все время — жара, жара и еще раз жара. Особенно в раскаленных кабинах, где температура доходит до запредельных для живого организма значений.

И вот настал решающий в полигонной феерии день — день выполнения стрельбы. Волков еще с утра почувствовал сильное нервное возбуждение. Как моряк перед боем, надел под обмундирование чистую белую рубашку с дорогими запонками. Бреясь и без конца прокручивая в голове детали предстоящего испытания, вполуха слушал обычную утреннюю перебранку ветеранов.

— Что-то я себя неважно чувствую, — пожаловался Чернов.

Витченко сразу оживился.

— В развитии своей болезни русский человек, в отличие от какого-нибудь европейца, который сразу же идет сдавать кучу анализов, проходит три этапа.
— Какие еще три этапа? — вяло поинтересовался Чернов.
— Первый, — продолжал Витченко, — русский думает: поболит-поболит и перестанет, само рассосется. Но не рассасывается, и наступает второй этап — русский жалуется на свою болезнь всем своим друзьям и знакомым. Решительно всем, кроме тех, кому действительно надо жаловаться, — врачей. Друзья и знакомые начинают советовать ему, что делать и какие таблетки принимать. Эти советы радикальным образом приближают третий этап.
— И какой же третий этап? — уже заинтересованно спросил Чернов.
— Последний! — победно объявил Витченко. — Больной дает дуба! А пока, я думаю, Гриня, ты в самом начале второго этапа. И мой совет — иди-ка ты к врачу. Ну, как только вернемся с полигона. Командир, — подошел он к Волкову, — пойдемте чего-нибудь поедим, сегодня гороховый суп с тушенкой. И бросьте все время думать, а то "кондратий" хватит, таких случаев сколько угодно. Не сжигайте вы себя раньше времени, а то на саму стрельбу пороха не хватит.

Волков с трудом выпил кружку чая, затолкал в себя кусок хлеба, намазанного свиным паштетом. Его начинал "бить колотун", от возбуждения всего трясло. Ведь если сегодня промахнешься — с позором снимут с должности. Худая слава, будь ты хоть трижды не виноват в неудаче, долгие годы будет ходить за тобой, как тень: "Это какой Волков? Который стрельбу завалил в восемьдесят втором году?"

"Да что это я, в самом деле, раньше времени сливаю, — встрепенулся Волков и немного успокоился. — Техника отлажена, люди не подведут".

Для облегчения он длинно выругался и дал команду — всё, едем на площадку! Постоим за честь родной Пятой армии ПВО!

И вот началось...

Волков хорошо знал правила полигона. Никто из начальства не скажет командиру дивизиона перед стрельбой — я отменяю твои приказы и решения, они неправильны. Если кто и против, то обозначит свое мнение голосом в присутствии свидетелей. Настаивать никто не будет. В случае успеха про эти предупреждения никто не вспомнит. Но в случае промаха каждый будет выпрыгивать из штанов — мы же ему говорили! Мы его предупреждали! Мы советовали! А он... И первыми будут обвинять "помогавшие" ему генерал-майор Квасов и полковник Пасюк.

Волков окинул взглядом все четыре заряженные ракеты и скомандовал:

— По местам! Всех лишних, всех зрителей — на бугор, пускай оттуда смотрят.
Заняв свое место в кабине управления, он доложил на КП о готовности и впился глазами в оранжевый экран, в район предполагаемого старта ракеты-мишени. Прошло несколько томительных минут. Все молча смотрели на экраны.
Вдруг ожили динамики громкой связи:
— Боевую стрельбу выполняет войсковая часть 22922, командир части полковник Бушуев! — торжественно, как о запуске космического корабля, объявил по громкой связи руководитель стрельбы. — Всем выключить радиопередатчики команд!
Первым стрелял дивизион двадцать пятой зенитной ракетной бригады — полуостров Рыбачий, почти соседи, тоже из Пятой армии.
— Есть старт первой мишени! — доложили Волкову.
— Есть старт второй мишени!

И через некоторое время:

— Наблюдаю старт ракет Рыбачьего!

"Молодцы "рыбачинцы", — подумал Волков, — если ракеты пустили, значит, мишени обнаружили и сопровождают".

— Наблюдаю подрывы!

Если подрывы есть, то уже не меньше четырех баллов Рыбачьему обеспечено. Молодцы, нормально отработали, у них уже все позади.

— Боевую стрельбу выполняет войсковая часть номер..., командир части подполковник Арутюнян! — опять объявили по громкой связи.
— Всё, мы за ними! — Волков схватил микрофон. — Приготовиться!

Все находившиеся в кабинах замерли. Волков, операторы средств разведки, боясь мигнуть, всматривались в экраны, страшась пропустить момент старта "своей" мишени. Но старта всё не было и не было. Что-то не заладилось на точке пуска.

Так прошло почти сорок минут. Волков то и дело охрипшим голосом запрашивал в микрофон:

— Частота? Напряжение? Температура воды и масла? Давление? Уточнить исходные данные!

Сколько еще ждать? Так можно и свихнуться.

Вдруг в животе Волкова подозрительно заурчало. "Вот еще, — с ужасом подумал он, — только поноса мне сейчас не хватало!" Придется бежать за ближайший бархан, а тут мишень и стартует... Такие случаи бывали.

Он представил себе заседание партийной комиссии полка с повесткой дня: "О предательском поведении коммуниста Волкова на полигоне, приведшем к срыву боевой задачи". Не дай бог...

Размеренно гудели дизеля. В жаркой и липкой темноте на лица номеров боевого расчета ложились зеленые и оранжевые отсветы от экранов. И наконец:

— Старт РМ!*** Азимут — девяносто! Дальность — сто восемьдесят пять!
— Старт РМ! — срывающимся голосом объявил Волков станции наведения ракет. И перевел дыхание. "Ну вот, еще девяносто секунд, и все будет ясно — какие мы ракетчики".

— Высота "один", высота "два", высота "три"... — отсчитывал оператор километры, на которые стремительно, вертикально вверх забиралась ракета-мишень.

На отметке "девять километров" Волков скомандовал:

— Включить передатчик! Узкий луч! Поиск!

Однако обнаружить и "схватить" мишень быстро не удалось.

— Высота "пятнадцать", высота "семнадцать"... Мишень в точке перегиба! РМ — на курсе!
— Дальность — сто пятьдесят! — выкрикнул оператор.
— Угол — семь тридцать! Азимут — девяносто один двадцать пять! Угол — семь тридцать пять...
— Дальность — сто сорок пять! Дальность — сто сорок! Дальность — сто тридцать пять!
— Ты смотри, как шпарит! — сказал кто-то. — Не меньше тысячи метров в секунду.
— Дальность — сто! — выкрикнул оператор. — Скорость — девятьсот метров в секунду!
Ракета-мишень, с пугающей скоростью проглатывая километры, стремительно приближалась. Но станцией наведения ракет обнаружить ее никак не удавалось. "Всё, пропускаем... Пропускаем! — Несмотря на шестидесятиградусную температуру в кабине управления, Волкову стало зябко. — Обделались..."

Он вдруг понял, что если сейчас ни на что не решиться, стрельба закончится неудачей для дивизиона и катастрофой для него лично.
— Режим широкий луч! Выставить точку встречи в широком луче! — заорал он. — Высота двадцать три! Азимут... Дальность — семьдесят пять! Сейчас мишень сама в сектор обзора влетит! — Какая-то дьявольская уверенность появилась в нем.

Томительно тянулись секунды ожидания. И наконец — долгожданное:

— Есть цель!
— Пуск! Пуск! — громовым голосом взревел, вскочив со своего места, Волков.
................................................


Меньше всего видят парад его участники — старая истина. Волков на секунду представил, как рванула ракета (предмет в глазах Волкова практически одушевленный) с шестой пусковой установки: с грохотом, отдаленно напоминающим выстрел из очень большой пушки, подняв струями раскаленных газов тучу пыли и песка и разбрызгивая горящие пороховые макаронины стартового двигателя... И с громоподобным рыком — пошла, пошла, пошла — все быстрее и быстрее, навстречу своей неизбежной гибели в смертельных объятиях с мишенью.
Мазин зачарованно уставился на зеленые экраны наведения, из-под обреза которых вынырнула ракетная "пачка" пущенного только что "изделия", тут же схваченная стробами сопровождения.

— Есть захват! — автоматически вскрикнул он и через секунду уже уверенно добавил: — Наведение нормальное!
— Пускай, еще пускай... — возбужденно и нетерпеливо шептал в ухо Волкову начальник площадки майор Орехов, продолжая сжимать и разжимать пальцы на его колене.
— Тремя! — напомнил Волков Мазину и повторил, приходя в себя и вдруг окончательно поверив в удачу, добавил трубным голосом: — Тремя!
— Вторым... пуск! Первым... пуск! — пустил еще две ракеты Мазин. — Наведение нормальное!
Волков оторвался от уже ставшего бесполезным в дальнейшей работе экрана ВИКО и вгляделся в зеленые экраны наведения Мазина. Отчетливо были видны три ракеты "пачки", выписывающие одна за одной одинаковые плавные кривые, именуемые в мудреной теории наведения динамической траекторией. Первая ракета стремительно сближалась с мишенью. Не намного отставали от нее и две другие. "Отлично! — успел подумать Волков, — старт нормальный, сошли с пусковых все три, летят гуси-лебеди пока красиво, наведение нормальное, пока все здорово!"
— До встречи — двадцать пять секунд! — почти празднично объявил Мазин. Со скоростью полтора километра в секунду с мишенью сближалась почти четверть тонны тринитротолуола с гексогеном, с десятками тысяч заранее нарезанных и любовно нафасованных на далеком уральском заводе осколков.

"Первая — стукни эту мишень вдребезги!" — как в бильярде заказал удар Волков и ни на миг не сомневался — так и будет. Он почему-то внезапно поверил, что все желания, которые он сейчас и именно сейчас, в эти двадцать секунд загадает, обязательно сбудутся.

На переключенных Мазиным на укрупненный масштаб экранах индикаторов наведения Волков увидел, как брызнули отражения от осколков и сразу на месте ранее четкого контрастного сигнала от ракеты-мишени вспухло размытое пятно.

"Есть! — мысленно выкрикнул Волков и снова заказал желание: — Вторая и третья — сработать по обломкам!"

— Вторая... подрыв! Третья... подрыв! — победно, ликующе пел Мазин.
Отраженный сигнал от облака осколков мишени начал дробиться на части и резко терять скорость.
Операторы ручного сопровождения доложили о срыве автосопровождения.
— Сопровождать обломки в ручном до земли! — приказал Волков. Торжествуя, он доложил на КП: — "Балхаш-23", цель уничтожил, расход три! Азимут 95, дальность 28!

В кабине нарастал радостный шум.

— Но-но! — предостерег Волков, — не расслабляться пока! Армия еще стрельбу не закончила. Беломорск сейчас стрелять будет.
Тренькнул полевой телефон, стоявший на полу в ногах у Волкова. Он плотно прижал трубку к уху.
— Молодец, Волков! — раздался далекий голос генерала Давыдова. — Поздравляю. Но не расслабляйся, сейчас наш Беломорск будет стрелять. Подстрахуешь их, одна ракета у тебя еще осталась.

Волков уже понял, что придется выполнять стрельбу и за Беломорск. Так оно и случилось. Беломорский дивизион замешкался с обнаружением мишени, мишень "уходила", и ее перераспределили дивизиону Волкова. С чужой мишенью проблем не было, ее "взяли" практически со стартового стола. Последнюю, четвертую ракету пустили точно по рекомендованной дальности, и все прошло, как по учебнику.

ИЗ ДОНЕСЕНИЙ, ОТЧЕТОВ, РАПОРТОВ
4 зрдн 545 зрп**** Капитан Волков И. В.

Учебная стрельба

Поставлена задача при централизованном управлении и самостоятельных боевых действиях по 16 целям в составе 19 самолетов. Пропущено две цели (два самолета). Обстреляно с неполным использованием огневых возможностей — 4 (3 с превышением работного времени, одна обстреляна повторно).

С учетом 1 категории сложности удара воздушного противника оценка за выполнение учебных стрельб — 5,0.

Боевая стрельба

Выполнял боевую стрельбу по ракете-мишени типа РМ-307А (высотная программа, точка запуска "С-2") с площадки "Балхаш-23" очередью трех ракет 30Г. Получено три подрыва. Мишень физически уничтожена.

Обломки мишени сопровождали до падения.

Время падения 11 часов 12 минут 23 секунды, азимут 89 градусов, дальность 24 км.

Оценка за боевую стрельбу — 4,8 (снижена на 0,2 балла за неполное использование огневых возможностей — превышение работного времени).

Солнце, казалось, навсегда зависшее в зените, словно спохватившись, стремительно пошло на закат. Но жара даже усилилась. В безлюдной и безмолвной в этот час степи то тут, то там при полном безветрии отвесно вверх поднимались хвосты черного дыма. Догорали рухнувшие на землю обломки мишеней и осколки ракет, а вместе с ними занялась огнем и высушенная зноем до состояния гербария неяркая растительность прибалхашской полупустыни.

— Зенитная ракетная битва окончена! — высморкавшись в грязный платок, с чувством продекламировал Витченко. — Праздник огня и стали завершен. Нет, здорово мы в этот раз! И за себя — отлично, и за того парня — опять в десятку! Чувствуешь себя человеком, деньги не даром получаем. Ну а теперь выпить и закусить сам бог велел.

Стол накрыли за невысоким барханом. В центре импровизированной скатерти-самобранки стояла даже бутылка шампанского! Кроме надоевших мясных и рыбных консервов, вываленных в металлические миски, было много зелени. На самом почетном месте возвышался здоровенный котел с пловом, а рядом, на кирпичах, стоял другой, не менее вместительный, с гудением обдуваемый огненной струей из паяльной лампы, которую периодически ожесточенно раскочегаривал прапорщик Миколюк.

— Первое! — с гордостью произнес замполит Черепанов, устроивший все это великолепие, пока ракетчики "воевали".
— "Мыкола, ты знаешь, як проклятые москали называют наш борщ? — пробуя ложкой из котла, сказал Витченко. — Пе-е-ервое!" — "Та ты шо? Поубывав бы!"
— А мясо где взяли? — потрясенный, спросил Волков.
— Утром привезли из Новоземельского полка. Они втихую пару сайгаков завалили и нам килограммов шесть отстегнули, а Алишер плов сварил. — Черепанов кивнул в сторону сержанта-узбека со стартовой батареи. Узбек потупился от смущения и гордости одновременно.

Быстро разлили водку по стаканам.

Пьянка, или, выражаясь суровым языком партийных собраний, — злоупотребление спиртными напитками в обстановке звериной тоски затерянных в лесах, болотах и песках зенитных ракетных дивизионов представляет собой не просто процесс поглощения водки (спирта, реже вина). Это неотъемлемая часть жизни и общения. Ведь как проводит свободное время зенитный ракетный офицер? В театр не ходит, в кино тоже, о вернисажах и концертах не приходится и говорить. Охота, рыбалка и телевизор. Но не все охотники и рыбаки, и многие дивизионы находятся за пределами уверенного приема телепрограмм.

Остается только одно общедоступное развлечение — баня и выпивка: попарился, помылся и выпил. А выпил — и пообщался. Обсудили новости, перемыли кости начальству. Это одновременно и подведение итогов, и обмен опытом, а начиная с определенного стакана — и материал для обсуждения "злоупотребивших" на партийном собрании.

Проснувшись на следующий день застегнутым на все ремни и в сапогах, точнее, один сапог был полностью надет, второй наполовину снят, Волков быстро глянул на часы. В палатке стояла парилочная жара. Пахло перегаром и какими-то гнусными подпорченными консервами. В углу тихо посапывал на койке Черепанов, рядом с ним мощно храпели два капитана. От их храпа Волков и проснулся. Пора было собирать шмотки и отправляться на аэродром.

В палатку вошел дневальный и доложил, что вчера вечером приезжал какой-то подполковник из политотдела армии, хотел передать личному составу поздравления члена Военного совета, но все уже спали, и он уехал. "Ну и хрен с ним, — подумал Волков с той особой дерзостью бывалого бойца, который только что вышел из боя. — Вас много таких, политработников, но ракеты-то сбивать умею я, капитан Волков..."

— Подъем! — натягивая на ногу недостающий сапог, стал он будить свое войско. — Баллы за стрельбу и без нас в штабе посчитают. А нам пора в аэропорт Камбала. Если повезет, завтра уже будем дома.

Однако надеждам на быстрый отлет в родные края не суждено было сбыться. Просто не было самолета.
— Как в этот крематорий со своими дровами доставить, так мигом все нашлось, и самолет, и машины... А как обратно — ни того, ни другого! — возмущался народ. — Сколько нам тут сидеть?

Продукты и курево закончились еще в первый день ожидания самолета. И тут здорово помогли два капитана — ветераны зенитного ракетного движения. Витченко и Чернов выходили на трассу, ведущую на полигон, по которой день и ночь пылили машины, отвозившие на "площадки" очередные партии "пушечного мяса", и становились с протянутой рукой возле обочины. За двадцать лет службы знакомых у них в войсках накопилось достаточно, и одна из десяти машин останавливалась обязательно. После радостных воплей и объятий с машины сбрасывали ящик тушенки или коробку с макаронами.

Наконец, на четвертый день ожидания на краю взлетной полосы дивизион Волкова подобрал какой-то заблудившийся "Ил-76", шедший из Андижана на Североморск-1.

Перевернулись еще несколько страничек календаря. А поскольку никому не дано знать правды о своем времени, так, может быть, это были еще и не самые плохие страницы нашей жизни?

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Указом Президиума Верховного Совета СССР член Военного совета — начальник политического отдела 5-й отдельной армии противовоздушной обороны генерал-майор Квасов Николай Антонович за успешное освоение новой боевой техники и успешное руководство подчиненными при выполнении задач оперативной и боевой подготовки награжден орденом Красной Звезды.

Из приказа командующего 5-й отдельной армией
противовоздушной обороны от 29.6.82 г. № 229:
О поощрении генералов и офицеров управления 5-й отдельной армии ПВО за успехи в оперативной и боевой подготовке

наградить:

за большой личный вклад в подготовку боевых расчетов зенитных ракетных войск к боевым стрельбам на государственном полигоне:

.................................................

полковника Пасюка Николая Игнатовича, заместителя начальника управления зенитных ракетных войск 5 ОА ПВО — радиоприемником "Океан-209".

Выписка из приказа командира 29-го корпуса ПВО от 12.7.82 г. № 325:
командира 4 зрдн 545 зрп капитана Волкова И. В. за злоупотребление спиртными напитками на государственном полигоне и нетактичное поведение со старшими начальниками предупредить о неполном служебном соответствии.

_________________________________

* ОБАТО— отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания.
** РУД— рычаги управления двигателями.
*** РМ— ракета-мишень.
**** Зрдн— зенитный ракетный дивизион; зрп— зенитный ракетный полк.


Опубликовано в журнале "Звезда", 2001, №5.